20 ноября будет оглашен шорт-лист премии "Дебют". Пять из романов и повестей, вошедших в "длинный список", сойдут с дистанции, три - останутся. Обозреватель "Политбюро" прочел все восемь рукописей.

Загрузите в конвертер весь ассортимент раздела "Переводная проза" любого крупного книжного магазина, перемешайте, измельчите и выпарите - в осадок выпадет роман "Три ада". Анатолий Рясов создал шедевр в исконном смысле слова: безупречный образчик высокого ремесла. Три ада - это Египет, Ливия и Турция, по которым путешествует-влачится рассказчик, 32-летний Виктор. Объемистая (самая длинная в лонг-листе) рукопись процентов на 70 состоит из описаний туземного быта и архитектурных достопримечательностей, но автор ни на секунду не даст вам заскучать. "Утомленный, я шел в полупьяном бреду по старым кривым грязным улочкам, мозг засыпал, я проходил мимо магазинов, заборов, лавок, домов... Театр Памяти, Дом Сна... Уж не снится ли мне все это? Арабский кошмар? Нет, это что-то необъяснимое... Я вижу странный сон, я не понимаю его смысл, он недосягаем. И ни Ле-цзы, ни хазарские ловцы снов, ни Святой Августин, ни Кошачий Отец, ни безумный Фридрих, ни даже умерший во сне венский психоаналитик - никто из них не смог бы растолковать мое сновидение, потому что я проснусь только после смерти, так и не сумев никому рассказать о том, что мне привиделось. А осознаю ли я то, что проснулся? Буду ли я в этом уверен?" Громадный лексический диапазон, фейерверк стилизаций, аллюзий, аллитераций, парадоксальных и свежих метафор, непринужденное владение разнообразными повествовательными стратегиями, - неопытного прозаика в Рясове выдает лишь нарциссически-нарочитый цинизм героя, с наслаждением сравнивающего внезапную вспышку женской любви с собачьей какашкой, вылезшей из-под мартовского снега. Фигура анархиста и атеиста Виктора - наиболее банальное (и оттого тоскливое) слагаемое блистательного текста. Сколько прошло перед глазами нынешнего читателя таких вот надломленных "цветов зла", пресыщенных адептов неполиткорректности. Хотя, думается, Рясову читатель ходульность героя простит. За породистый стиль у нас и не такое прощали.